Одинъ поручикъ, счастливо спасенный нашими войсками послѣ двѣнадцатичасового плѣна, разсказываетъ слѣдующее:

„Я былъ раненъ подъ Пилькаленомъ. Перебило мнѣ сухожиліе правой стопы. Раненъ былъ также и нашъ полко¬вой командиръ. Мы лежали на полѣ сраженія почти рядомъ. У него были перебиты голени, такъ что ногами мы оба не могли дѣйствовать. Не то, что ползти,—трудно было пошевелиться.

Ждали мы окончанія боя.

Сначала страшны были нѣмецкіе снаряды, которые ложились вблизи насъ. Когда сражаешься—не думаешь объ опасности, не боишься смерти, но когда лежишь раненый,—ужасно тяжело слышать, какъ визжатъ надъ тобой ядра...

Вотъ наши отступили. Мы это видимъ, потому что нѣмцы приблизились и стали проходить по трупамъ нашихъ солдатъ. Полковникъ замѣтилъ:

— А что если они, мерзавцы, добьютъ насъ,—вѣдь, это ужасно.

Я слыхалъ объ этихъ звѣрствахъ нѣмцевъ и при видѣ приближающегося врага насторожился.
„Я—раненый",—подумалъ я.—Онъ не имѣетъ права доби¬вать меня. Такова—этика современной войны. Обожду. Если только хоть одинъ солдатъ замахнется—застрѣлю его. За свою жизнь я еще постою"...

Я взялся рукой за револьверъ и жду.

Вотъ пробѣгаютъ... Ничего, не ударили... Бѣгутъ впередъ... Вотъ уже возлѣ насъ ложатся наши, русскіе снаряды. Еще нѣ- сколько минутъ,—и мы внѣ обстрѣла!..

Пришли нѣмецкіе санитары, подобрали насъ, уложили, пока что, рядышкомъ въ палаткахъ.
Вечеромъ дали намъ кофе съ буттербродами, а ѣсть страшно хотѣлось! Похлебать бы русскихъ щей, поѣсть нашего чернаго хлѣба!

Послѣ сдѣланной сестрой милосердія перевязки нога пе¬рестала болѣть, но пошевелиться нельзя было. Стрѣляло въ ступнѣ. Сестра сказала, что придетъ докторъ,—но доктора мы такъ и не дождались...

Такъ мы пролежали до самаго утра...

Часовъ съ шести утра наши стали энергично наступать. Мы спросили сестру, оставятъ-ли насъ, по-вчерашиему, подъ огнемъ или унесутъ въ тылъ. Она отвѣтила, что сейчасъ пріѣдетъ обозъ и подберетъ насъ ...